• Ecilop.ru
• Планета номер 13
• Глобус Украины
• К сумасшедшим в старину киевляне относились терпимо и уважительно

К сумасшедшим в старину киевляне относились терпимо и уважительно

Когда-то каждый уважающий себя город имел своих знаменитых сумасшедших.

Киев - не исключение. Полоумные появлялись в самых оживленных местах. Хозяева магазинов и кафе терпели их, зная, что добродушная киевская публика смотрит на этих несчастных как на диковинку. "Кондитерская Жоржа" на Крещатике в начале 1880-х годов была известна среди горожан как "резиденция" сумасшедшего старика, который появлялся здесь по вечерам...

"Душевнобольные демонстрировали уровень свободы, о котором горожане и мечтать не смели"

В кондитерской сидели несколько дам с детьми и мирно угощались мороженым. Через несколько минут в кондитерскую вошел старик, странно одетый, быстро подошел к столу, схватил какой-то юмористический журнал, стал перелистывать его и дико хохотать. Некоторые из дам поспешили убежать, другие же, уверенные в своей безопасности в таком публичном месте, как кондитерская, продолжали сидеть. Просмотрев газету, старик стал обращаться к публике, затем бессвязно что-то говорить и очень внятно ругаться площадными ругательствами, чем, конечно, разогнал и остальную публику. Выйдя на улицу, старик продолжал кричать и бесчинствовать.

Ошарашенный таким поворотом дела, посетитель обратился к служащим "Кондитерской Жоржа" и узнал, что старик не буян, ничего не бьет, они уже привыкли к нему и что о бесчинствах сумасшедшего заявлялось полиции, но безуспешно. А тем временем старик свирепствовал на улице перед витриной кафе. Его дикие ругательства сыпались на прохожих, на извозчиков и содержателей магазинов. Останавливались любопытные, улюлюкали мальчишки. И никто не воспринимал его всерьез. Для всех он был диковинкой, местной знаменитостью, достойной если не восхищения и любви, то во всяком случае снисхождения.

Как добивались городские сумасшедшие такого исключительного положения? За какие заслуги терпели их? Очевидно, психически больные люди демонстрировали тот уровень раскованности и свободы, о которых сами горожане и мечтать не смели. Сумасшедший мог позволить себе делать все, что взбредет в голову, а потому многим его выходки были по душе.

Известный киевский театрал и критик Липко-Парафиевич "развлекал" в основном театральную публику. Например, во время представления оперы "Русалка" он пришел в такой восторг, что стал неистово колошматить палкой об пол. Публика в испуге разбежалась. Спектакль приостановили. Вызвали полицию. Но не тут-то было. Несмотря на замечания помощника полицмейстера по поводу неуместности такой формы выражения восторга и его предложение прекратить шум, Липко-Парафиевич отвечал: "А я все-таки буду стучать!" и продолжал оригинальные эксперименты с палкой.

Журналист Семен Ярон, хорошо знавший Липко-Парафиевича, пишет, что он был своим человеком за кулисами театра. Более того, "за ним ухаживали не только хористки, но и примадонны". Успеху полоумного старика способствовали его огромное состояние и привычка тратить деньги, не считая. "Обирая Липко-Парафиевича, - пишет Ярон, - театральные дамы с ним однако не церемонились: постоянно над ним потешались, каждая отдельно уверяла его в уважении и любви, старик таял, а вместе с тем таял и его карман".

Написав ряд статей об избранницах своего сердца, он перешел к обобщениям и выпустил весьма скандальную книжечку. В брошюре этой автор доказывал, что "люди одеваться не должны, что они обязаны ходить нагишом, как прародители наши, что всякое одеяние уродует человека, причем в подтверждение своего взгляда Липко-Парафиевич ссылался на зверей и животных: надо быть таким, каким создала природа". Скандал с брошюркой сумасшедшего театрала при желании можно было бы замять, но, как на беду, старик решил продемонстрировать свою теорию на практике. И когда на другой день после выхода бестактной книжицы к нему явились по обыкновению к завтраку его знакомые, между которыми были и театральные дамы, он принял их... совершенно голый. Дамы убежали, а мужчины, убедившись, что имеют дело с больным человеком, послали за врачами, которые и признали его слабоумным. Над несчастным стариком назначена была опека, но, увы, поздно. Из его довольно значительного состояния остались крохи, которых едва хватало на его содержание. Липко-Парафиевич вскоре после этого умер.

Городские сумасшедшие - люди особой закваски. Это личности публичные, ораторы, пророки... Их поведение поражает театральностью. При встрече с таким сумасшедшим сразу видно, что перед вами особа яркая, незаурядная. А то, что она несет какую-то чушь и околесицу, не так уж и важно...

2 марта 1894 года на Крещатике напротив "Французской гостиницы" с тротуара была поднята в бессознательном состоянии неизвестная дама приятной наружности лет тридцати. Когда она пришла в себя и заявила, что "приехала с того света, ей больше ста лет, Киева она совершенно не знает, как не знает и того, как попала сюда", горожане сразу поняли, что судьба послала им новую диковинку. И на протяжении двух недель внимательно следили за сообщениями прессы о дальнейших приключениях полоумной незнакомки. Трогательные заботы врачей и старания полиции увенчались успехом. Секрет загадочной дамы был разгадан. Оказалось, что она не с "того света", а из Одессы, вдова полковника, а в Киеве живет ее родной брат. К нему-то она и приехала на несколько дней в гости, а памяти лишилась совершенно неожиданно, прогуливаясь по Крещатику...

Сообщение "болгарской королевы" о создании коалиции киевляне встретили с большим интересом

За свое особо чуткое отношение к людям из клана избранных городских сумасшедших киевляне удостоились даже благодарности "болгарской королевы", навестившей наш город в августе 1893 года. Явившись к важному сановнику, она милостиво позволила ему связаться от ее имени с правительством. "Напишите, - сказала она, - чтобы мне позволили бесплатно доехать до Петербурга. В борьбе с врагами, лишившими меня престола, я израсходовала все свои деньги и теперь сильно нуждаюсь в них". "Королева" была одета просто, но держала себя величественно. Себя она называла Анастасией Буюкли-Бояновой. На вид ей было лет сорок.

По ее словам, она была избрана правительницей Болгарии, но "происки венских дипломатов" лишили ее престола. В 1879 году она уже посещала Киев, прожила четыре месяца в гостинице Печерской лавры и за неимением средств была выслана по этапу на проживание сначала в Одессу, а потом к сестре в румынский город Галац. Всей душой она рвалась к царю в Петербург, надеясь на его помощь в восстановлении своих прав.

Местные власти отнеслись к этим заявлениям безучастно, но все же позволили прессе освещать весь ход дела. Изо дня в день газетчики сообщали горожанам о жизни Анастасии в Киеве. И вот 19 августа - печальное сообщение: "Болгарская королева" - в тюрьме. Боянову освидетельствовали во врачебном отделении губернского правления и признали страдающей тихим умопомешательством. Ввиду этого признано необходимым отправить больную на родину, в Румынию, на попечение родственников".

Анастасия приняла этот удар судьбы с выражением величавой скорби и заявила журналистам, что неудача побуждает ее отказаться от претензий на болгарский престол и заставляет подумать о престоле... швейцарском. "Я буду швейцарской королевой", - решительно заявила Анастасия Боянова. В сентябре 1893 года она все еще находилась в Киеве и, дожидаясь своей высылки по этапу на Юг, активно сотрудничала с местной прессой. Самокритично заявляла, что мероприятие потерпело поражение по ее же вине, поскольку она не подготовилась ко встрече с царем как следует. Зато "в настоящее время она заручилась письменным согласием многих царственных лиц, создала надежную коалицию и в недалеком будущем приступит к соединению всех балканских славян в одно королевство". Киевляне встретили сообщение о создании коалиции с большим интересом. Их внимание глубоко растрогало Анастасию. И на прощание, расставаясь с киевским железнодорожным конвоем, "болгарская королева" благодарила за любезное с ней обращение и обещала в будущем "не остаться в долгу, по возобновлении своих королевских прав отблагодарить наградой и милостями всех конвойных".

Разумеется, для такой приятной дамы киевляне при возможности сделали бы нечто большее, но что поделаешь, если она желала невозможного?

Считать себя Тургеневым или Пушкиным никому не возбранялось

Менее амбициозные сумасшедшие жили неплохо. Ни тюрьма, ни этап, ни какой-нибудь вульгарный "дурдом" им не угрожали, а внимание горожан было обеспечено. От больных требовалось лишь почаще появляться на людях громко и открыто заявлять о себе, защищать свою поруганную честь, высокие титулы и украденную врагами славу. Один довольно состоятельный киевский помещик принадлежал к горячим поклонникам Тургенева и, вращаясь в прежние годы в литературном мире, даже написал несколько статей о своем кумире. Но после смерти писателя с помещиком что-то произошло: он начал подходить к посетителям в ресторанах и под строжайшим секретом сообщать им, что он и есть знаменитый Тургенев. Он жив, просто "молодые литераторы, завидующие его славе", распускают слухи о смерти писателя. Несчастного помещика не трогали.

Считать себя Тургеневым или Пушкиным никому не возбранялось. Но с некоторыми претензиями полиция соглашаться не желала и давала понять, что своевольничать в Киеве опасно даже для сумасшедших.

Политически неблагонадежными считались "основатели новых вер", "пророки", "мессии", "святые люди". И совсем уж худо приходилось тем, кто объявлял себя Иисусом Христом. Таких хватали без разговоров. В 1890 году в Киеве объявился было "Христос". Но городской достопримечательностью не стал. Коротал свои дни в отделении для душевнобольных в Кирилловской больнице.

Печально сложилась и судьба ученика пятого класса духовной семинарии Морачевского, возомнившего себя самим Петром I. Со своими нескромными политическими амбициями он решил выйти на люди. И действовал слишком напористо. "Однажды после обеда, - сообщала своим читателям газета "Рада", - забрел он где-то на Печерске в солдатские казармы и там привязался к солдатам, почему они не отдают ему честь? "А вы кто такой?" - спросил его кто-то. "Петр Великий!" - был ответ. Из казарм дали знать по телефону в участок, и полиция забрала его". На этом карьера "Петра Великого" в Киеве закончилась. А все могло сложиться иначе, если бы Морачевский был поскромнее и объявил себя каким-нибудь графом, князем, в крайнем случае, марсианином...